Ну что же, пришла пора расстаться с еще одним членом старой, пионерской редакционной команды журнала «Fantastyka», большому кораблю -- большое плавание…
АНДЖЕЙ НЕВЯДОВСКИЙ
Анджей Невядовский/Andrzej Niewiadowski (род. 4 августа 1954) – польский литературный критик, историк литературы, преподаватель высшей школы, журналист, публицист.
В 1980 году окончил филологический факультет Варшавского университета, в 1981 году защитил диссертацию на тему «Konstrukcja układów fabularnych polskiej prozy fantastyczno-naukowej/Конструкция сюжетных структур польской научно-фантастической литературы». В течение многих лет (1982 – 1990) заведовал отделом критики в литературном ежемесячнике «Fantastyka» (и затем «Nowa Fantastyka»), был заместителем главного редактора этого журнала. Опубликовал в журнале (печатая из номера в номер) великолепный «Słownik polskich autorów fantastyki/Словарь польских авторов фантастики», материалы которого позже вошли в энциклопедически-справочные издания «Polska fantastyka naukowa. Przewodnik 1945 – 1985/Польская научная фантастика. Руководство 1945 -- 1985» (1987) и «Leksikon polskiej literatury fantastycznonaukowej/Лексикон научно-фантастической литературы» (1990, в соавторстве с Антонием Смушкевичем).
В журнале «Fantastyka» публиковал также многочисленные рецензии, рефераты докладов, очерки и эссе. С 1981 года вел на филологическом факультете Варшавского университета лекционно-семинарский курс по истории и теории научной фантастики. Опубликовал в научной и литературной прессе („Przegląd Humanistyczny”, „Pamiętnik Literacki”, „Miesięcznik Literacki",„Pismo", „Nowe Książki“, „Życie Literackie”) ряд статей, в том числе о поэзии Марии Павликовской-Ясножевской, Леопольда Стаффа, Ежи Жулавского, Константия Идельфонса Гальчиньского.
В 1989 году окончил последипломные Studium Polonicum, открывавшие возможность преподавания польского языка за границей. В 1991 – 1995 годах читал лекции в Университете им. Коменьского в Братиславе, в 1992 году занял должность специального корреспондента газеты «Rzeczpospolita» в Братиславе (а затем в Вене, Будапеште и Праге). В 1992 – 2010 годах напечатал около 2000 статей на политические, экономические и культурные темы. В 2009 году опубликовал книгу «Austria po polsku/Австрия по-польски».
Сотрудничал с RWE, затем (до 2007 года) с польской редакцией BBC в Лондоне, с 2008 года – с Информационным агентством радиовещания (IAR) Польского радио и телевидения, а также редакцией телеканала TVN24.
В 2007 году по случаю празднования 25-летнего юбилея журнала «Fantastyka» был награжден за заслуги перед польской культурой бронзовой медалью «Gloria Artis».
7. В замечательном «Словаре польских авторов фантастики»Анджея Невядовского размещены персоналии Яцека Родека/Rodek Jacek (род. 1956) – журналиста, автора НФ, и Марека Романьского/Romański Marek (род. ок. 1910) – журналиста, литератора. Здесь же, в подрубрике «Пожелтевшие страницы», напечатан отрывок из романа Марека Романьского «Мисс с пурпурным взглядом. Роман о недалеком будущем» (Marek Romański “Miss o szkarłatnym spojrzeniu. Powieść z niedalekej przyszłości”, Warszawa, Tow. Wydawnicze “Rój”, 1930). Иллюстрация АНДЖЕЯ БЖЕЗИЦКОГО/Andrzej Brzezicki.
8. В рубрике рецензий Лешек Бугайский/Leszek Bugajski рекомендует читателям журнала великолепный справочник Анджея Невядовского «Польская научная фантастика 1945 – 1985» (Andrzej Niewiadowski «Polska fantastyka naukowa 1945 – 1985. Przewodnik». “Iskry”, Warszawa, 1987); справочник и в самом деле на тот момент очень хороший: краткий очерк истории и критики польской НФ; обзор продукции НФ всех польских издательств; биографии и библиографии (только книжные издания) около 150 авторов; обзор периодических изданий (в т.ч. фэнзинов), информация о движении и клубах любителей НФ. Позднее (1990) был издан словарь «Leksykon polskiej literatury fantastycznonaukowej/Словарь польской научно-фантастической литературы» (совместно с Антонием Смушкевичем), в котором был частично использован материал справочника.
8. В рубрике «Критики о фантастике» напечатан текст доклада Анджея Невядовского/Andrzej Niewiadowski «Fantastyka: konsolacja czy katastrofizm?/Фантастика: утешение или катастрофизм?» .
Это еще один из докладов, подготовленных для варшавской конференции «Kontynuatorzy czy kontestatorzy/Продолжатели или бунтари». Невядовский считает, что “НФ – одна из тех немногих литературных формаций, которые сохранили веру в решающую силу слова”. Читатели НФ уже не верят в науку, ищут другие возможности спасения мира и себя в этом мире. И вот что им предлагают авторы НФ: эзотерический буддизм в версии Ежи Жулавского, манихейскую ересь в версии Филипа Дика и “мягкую утопию” в версии Урсулы Ле Гуин. Интересно, очень интересно…
9. Польский знаток, библиограф и писатель фантастики Яцек Изворский/Jacek Izworski публикует следующую часть своей великолепной библиографии «Фантастические произведения, изданные в Польше после 1945 года/Utwory fantastyczne wydane w Polsce po 1945 r.» -- только книжные издания. В этой части библиографии приводится продолжение описания 1982 года. Отметим, что библиография насчитывает уже 1732 наименования.
10. В рубрике «Фильм и фантастика» Мацей Паровский/Maciej Parowski рецензирует фильм «Zakaz wjazdu/Запрет на въезд» режисера Гжегожа Томчика (ПНР, 1988), а Дорота Малиновская/Dorota Malinowska пишет о кинофильме режиссера и автора сценария Павла Сольского «Król komputerów/Король компьютеров» (ПНР, 1988).
11. В рубрике «Читатели и “Fantastyka”» публикуются результаты очередного (четвертого) опроса читателей журнала. Такой зондаж безусловно был полезен, он многое говорил о месте фантастики в жизни читателей, помогал работникам редакции лучше ориентироваться в их запросах, в то же время не идя у них на поводу. Анализ полученных результатов и сейчас довольно-таки интересен, но, правда, при анализе нужно учитывать много факторов (возрастной состав, распределение по профессиям, образовательный уровень, место жительства и мн. другое), иначе не удастся объяснить, например, тот факт, что на первом месте среди НЕ понравившихся произведений оказалась повесть А. и Б. Стругацких «Волны гасит ветер» (43 % анкет, 426 голосов из 1000)… Здесь же предложена анкета для следующего опроса (за 1988 год).
12. В рубрике «Nauka i SF» Мацей Иловецкий/Maciej Iłowiecki в статье «Żywa Ziemia/Живая Земля» подробно рассматривает гипотезу американского ученого Лавлока/J.E.Lovelock о Земле, как живом существе.
13. В рубрике «Поэзия и фантастика» размещены два стихотворения американской поэтессы Сильвии Плат/Sylvia Plath.
14. Завершает журнал тематический список содержания журнала «Fantastyka» за 1988 год.
Анджей Невядовский: Вот ты рассказал о своих первых книжках, своей дороге к научной фантастике. А что ты можешь сказать об истории научной фантастики, нынешних ее достижениях – прежде всего в Соединенных Штатах, хорошо тебе известных?
Анджей Урбаньчик: Да я вообще-то и не знаю истории научной фантастики. Не знаю, можно ли сказать, что Америка была родиной научной фантастики, рассадником оной от Хьюго Гернсбека, Эдгара Райса Берроуза, рэймондовского «Флэша Гордона». Ведь есть Англия, Франция, тысячи других источников. Во всяком случае, в Америке научная фантастика все еще хорошо расходится. Она все еще в моде. Научную фантастику читают, и среди тех книг, которые прислали мне друзья, была также последняя книжка Азимова – своего рода учреждения, фабрики научной фантастики.
Анджей Невядовский: А польская научная фантастика? Как ее принимают в Штатах?
Анджей Урбаньчик: Польская научная фантастика в Штатах? Наверное, надо честно сказать, что до недавнего времени польскую научную фантастику, как и литературу других стран, в Америке вообще не знали. Как и польскую кинематографию. С точки зрения бизнеса: если мы нашли возможность продать кинофильм, то зачем нам польский фильм, поставим его в Голливуде; если мы можем напечатать фантастический рассказ, то зачем нам печатать что-то польское, чешское, советское – напечатаем свое, американское! По телевизору крутят 99% американских фильмов. Но что-то меняется. Я своими глазами видел в «Newsweek» и «Times» восторженные рецензии на Лема, и сейчас Лема в Штатах высоко ценят и уважают. Я говорю об этом с удовольствием, потому что сам вырос на Леме, на его «Астронавтах», как и целое поколение наших авторов. Здесь, пожалуй, стоит вспомнить о том, что Лем всегда недолюбливал Америку. И писал об Америке, приходящей в упадок. В «Магеллановом облаке», например, у него описан гибнущий американский спутник. И вот ведь ирония судьбы: сейчас Лем – высоко ценимый польский писатель, посол нашей литературы в Америке!
Анджей Невядовский: Ну а ты пытался публиковаться там на свой страх и риск? И если да, то как это было принято?
Анджей Урбаньчик: Напечатал несколько рассказов, например «Very Special Radio», где речь идет о том, что осталось от прежнего мира после атомной войны. Все погибли, уцелела лишь одна радиостанция, которая принимает радиограмму с космического корабля, летящего к Земле. Космиты пытаются вступить в разговор с людьми, но людей нет, им говорить не с кем… Ну, примерно вот так это выглядит.
Анджей Невядовский: Анджей! Но это ведь очень пессимистический взгляд на будущее! Не противоречишь ли ты сам себе?
Анджей Урбаньчик: Нет, это предостережение перед возможным будущим – как у Брэдбери или Азимова. Из этого вовсе не следует, что я верю в гибель рода человеческого. Я вырос на пересечении того, чему меня учили в молодости – что нас ждет прекрасное будущее, и того, о чем пишут нынешние газеты и журнала – что американцы уничтожили свою страну, разрушили ее биологическую структуру. На самом же деле величайшим успехом Соединенных Штатов является как раз то, что эта страна сохранила свою естественную среду обитания! Я верю в гениальность рода человеческого, верю в то, что мы просто споткнулись, шагая по дороге. Ну вот, допустим, самолет, летящий по намеченному курсу, повело вдруг в сторону. Что делает пилот? Корректирует курс. Вот и здесь точно так же. Технику нельзя считать рецептом на счастье, деньги – тоже, но техника и деньги могут избавить нас от многих хлопот. Мы отравим еще много природных регионов, уничтожим много нужных и полезных вещей, но, в конце концов, как-то с этим справимся. И, возвращаясь к твоему вопросу… Я верю в величие научно-технической цивилизации и не верю в то, что показывают в своих книгах американцы: опустевшие планеты, огромные города, лежащие в руинах, рухнувшие аэропорты с занесенными песком посадочными дорожками – потому что люди сгинули, не сумели справиться с кризисом, пошли на коллективное самоубийство. Я верю даже, может быть, не в светлое будущее человечества, а в расцвет нашей цивилизации, подкрепленный гуманизмом.
Анджей Невядовский: И какова, по-твоему, роль литературы в современном мире? Я говорю о литературе вообще, не только о научной фантастике. Она должна предостерегать? Или взывать о прощении? Вдохновлять, предлагать новые модели поведения или попросту нечто изображать? Оценивать или регистрировать?
Анджей Урбаньчик: Я лично считаю, что литература имеет две или три функции. Прежде всего – хроникальную. Далее – пионерскую, вдохновляющую. Я никогда не стал бы путешественником, если бы не читал Центкевичей, Амундсена, Хейердала – их книги агитировали, и это была просто замечательная агитация. У литературы есть и третья функция – художественная. Это то, чего терпеть не мог «социалистический реализм» -- искусство ради искусства. Вот у меня пример из другой области: что такое – музыка Шопена, Брамса, что такое – менуэт Падеревского или балет «Пан Твардовский» Ружицкого? Это же бальзам на душу меломана – эта третья функция, о которой мы сейчас говорим. Я теперь то и дело возвращаюсь к книгам, мелодиям моей юности. Ищу «Несчастливый полет/Nieszczęśliwy lot» Оссендовского – первую в жизни прочитанную книжку. Все еще помню о Люциане Рыдле/Lucian Rydl, декламирую его стихи. Читаю «Покорителей Тихого океана», «К полюсу» Амундсена и… проверяю себя. Из книг о путешествиях новаторской считаю «Кон-Тики» Хейердала, дальше идут «Доктор Живаго», «Египтянин Синухе» -- книга, которую я читаю почти как «Библию» перед тем, как заснуть. Есть вещи, к которым человек возвращается. И это не только книги. Я люблю слушать свадебный марш из «Сна в летнюю ночь» Мендельсона, полонез As-dur Шопена. Обожаю некоторые картины, очень хочу иметь их висящими у себя на стене, хотя бы в виде репродукций. Это картины Гогена периода его пребывания во Французской Полинезии и на Таити; холсты Брейгеля, Босха, но также полотна Микульского, скульптуры Мура/Moore. И я хотел бы когда-нибудь, когда состарюсь, засесть у себя дома в окружении репродукций этих картин и копий этих изваяний.
Анджей Невядовский: Стало быть, все же камин, тишина и спокойствие... В тебе я вижу просто удивительное сочетание противоположностей: жажда риска и стремление к благоразумию, рационализм и романтизм, бытие в гуще людей и пребывание в одиночестве…
Анджей Урбаньчик: Я люблю быть среди толпы, люблю танцевать – и не с миленькой партнершей щека к щечке в уголке зала, а так как танцуют, например, зорбу или водят еврейские хороводы. Мне нравится быть с людьми. Я люблю бывать в больших залах, но и одиночество я тоже люблю, и одно вовсе не исключает другого, лишь обостряет восприятие, как, например, у человека, который ест попеременно сладкое и остро-пикантное. После многих дней одиночества я попадаю в толпу и чувствую ошеломление от информации, которая плывет отовсюду, от массы тел, от похлопывания по плечам, от сверкания фотовспышек… И наоборот, отправляясь в плавание и оставляя у телевизионщиков 25-минутную программу, совместно с ними подготовленную, я говорю им: «Ребята, ну вы ведь не запустите это в эфир целиком?» А они мне отвечают: «Не запустим. Но если ты сгинешь, то все 25 минут покрасуешься на экране…» Мое одиночество выводится еще из оккупационных лет, когда родители, уходя на несколько дней, запирали выходную дверь нашей квартиры на замок. А начало ему было положено тогда, когда мою мать арестовали и бросили за решетку, а я остался один на улице, потому что и квартиру тоже забрали. Вот так я и пустился в одиночное плавание…
Анджей Невядовский: …которому нет конца? Ты собираешься вновь отправиться в путешествие, усядешься за письменный стол или вернешься к инженерному труду?
Анджей Урбаньчик: Займусь работой. Может, пару лет поработаю в отделе диффузии и микроэлектроники, может, напишу несколько книг, может, стану бегать трусцой или ходить под парусом – в любом случае работы будет много. Новое путешествие? Я собираюсь отправиться в новую кругосветку, с огибанием мыса Горн, от Новой Зеландии до Новой Зеландии без остановок, на побитие рекорда. В таком рейсе придется выбросить радиостанцию, чтобы облегчить яхту – вроде того, как космический корабль отбрасывает ненужные ступени -- чего не сделаешь ради рекорда? Новые книги? Наверное, буду писать. У меня сейчас четыре книги в печати и я этим горжусь. Однако, если репортажи пулями вылетают из под клавиш моей пишущей машинки – бывает и по 25 страниц в день, то научную фантастику я пишу медленно. За всю свою жизнь я написал не больше трех десятков рассказов. Напишу еще несколько, может быть наберется на еще один сборник.
Анджей Невядовский: Анджей, для многих людей ты – образец сильного человека, романтика, бесстрашного мореплавателя, крепкого орешка, которому нипочем любые трудности. У тебя есть какой-то… ну, скажем так -- жизненный секрет? Может, чего-нибудь посоветуешь?
Анджей Урбаньчик: Нет у меня никаких жизненных секретов. И советчик из меня никакой, потому что я и в самом деле считаю, что жизнь моя мне не слишком-то удалась. Но и поражения я не чувствую. Мне кажется, что жизненный секрет – это умение работать, вонзаться в самую суть ситуации. Ну вот не удается что-то, давайте попытаемся проблему обойти, или ее перепрыгнуть, или найти такой рычаг, которым удастся сдвинуть ее с места. Нужно пытаться. Делать как можно больше попыток. И при этом упорствовать, крепко стоять на своем. Да-да, надо работать по-умному. Читателям «Фантастыки» я могу предложить лишь то, о чем говорил Эдиссон: изобретение – это 1% вдохновения и 99% пота.
5. Интервью, которое Анджей Невядовский/Andrzej Newiadowski взял у Анджея Урбаньчика/Andrzej Urbańczyk, называется
НЕТ НИЧЕГО НЕВОЗМОЖНОГО
(Nie ma rzeczy niemożliwych)
Анджей Невядовский: Анджей, ты известный спортсмен, мореплаватель, любимец публики. Награды, интервью, статьи в газетах и журналах… Расскажи, что чувствует человек, достигший цели своей жизни?
Анджей Урбаньчик: Ну вот -- люди говорят, что Урбаньчик достиг цели своей жизни. Но это неправда, я вовсе ее не достиг, я только шел к некоторым намеченным целям. Я – не успешный человек. Я – тот, который проиграл. Проиграл, да, но проиграл в борьбе.
Анджей Невядовский: Проиграл? Однако…
Анджей Урбаньчик: Я хотел стать астронавтом, межзвездным путешественником – хотел еще тогда, когда не было Гагарина, Гленна, Титова, Терешковой. Переселяясь в Соединенные Штаты, я мечтал о том, что, может быть, стану-таки вот этим вот астронавтом. Шанс был минимальным, но я пытался и не стыжусь этого. А что нынче, что теперь? Конечно, между тем, чем я сейчас занимаюсь, и тем, чем хотел заниматься, есть нечто общее. Яхта должна выйти из Золотых Ворот, из залива Сан-Франциско, в пору прилива, а приливами командует Луна. Яхта должна отправиться в плавание в определенную пору года – как и межзвездный зонд, ведь нельзя такие зонды запускать ежедневно. Я все еще чувствую себя астронавтом. У меня ведь есть солнечные батареи, навигационная спутниковая система, но… я все еще обезьянничаю, прикидываюсь астронавтом, которым так и не стал.
Анджей Невядовский: Но это же не так. Ты ведь участвовал в американских космических программах, проектируя зонды «Viking 1» и «Viking 2»…
Анджей Урбаньчик: Да, это была моя научная фантастика в действительности, научная фантастика в повседневной жизни. Зонды «Viking 1» и «Viking 2», которые полетели на Марс, да там и остались. Я делал для них диоды высокой частоты. Диоды, которые трогал вот этими вот руками, разумеется, в резиновых перчатках. Когда через несколько лет эти диоды или какие-то там другие элементы перестали работать, люди в Хьюстоне плакали как по умершему близкому человеку.
Анджей Невядовский: А вот послушай, Анджей, ты думал когда-нибудь о том, кто же ты на самом деле есть, на что способен, к чему стремишься?
Анджей Урбаньчик: Вот точно такой же вопрос задала мне как-то моя жена – Кристина. Сидели мы, помню, в нашем калифорнийском домишке, смотрели на огонь, плясавший на поленьях в камине, потягивали неплохое вино, и вот она – сорокалетняя тогда -- и спрашивает у меня, которому уже под пятьдесят: «А чего бы ты хотел, Анджей, что бы тебя сделало по-настоящему счастливым, чтобы ты, наконец, утихомирился?» И знаешь, что я ей ответил? «Ох, Кристина, исполнением моих мечтаний была бы, пожалуй, вот такая история. Американцы готовят космический полет: 25 лет в капсуле, направление – к самой что ни на есть окраине нашей Солнечной системы, вероятность успеха 0,1%. Поскольку это серьезное дело, капсула маленькая, астронавту нужно ампутировать обе ноги – ноги ему ни к чему, а сколько кислорода, сколько продовольствия сэкономится. Значит, предложение такое: отрезаем обе ноги и платим 100 миллионов долларов. Я подписываю контракт. И сижу, жду своей очереди. Первым в ракету садится американец: трах-бах-тарарах, нет ракеты, дым ветерком развеяло. Двое следующих по очереди американцев испугались, отказались лететь – вот я уже и первый в очереди. Сажусь, мне везет – улетаю. Четверть века одиночества в космической пустоте. Звезды, тоска, помешательство, безумие. Возвращаюсь. Меня вывозят из капсулы на тележке. «Урбаньчик? Программа EX-37? Ах да, было что-то такое…» И никому до меня дела нет. Мне платят деньги, я покупаю себе домишко над озером и в этом домишке, сидя на тележке, раздумываю над всей этой историей. Итак, у меня есть без малого 100 миллионов долларов. И я могу выполнять собственные планы – космические, научные, социальные. То есть не жрать по 250 бифштексов за завтраком, удовольствоваться сухой булкой с хорошим кофе, а деньги вложить во что-нибудь путное. Ну, или вот хотя бы основать стипендию для гениальных абитуриентов, которые не могут учиться тому, чему учиться хотят, потому что учителя попросту их не понимают. Вот это я и считаю достижением успеха». Так что если ты подумаешь об этих 100 миллионах, о 25 годах одиночества, об ампутированных ногах, о девушке, которая, пока тебя на планете не было, тихо угасла, тогда мое плавание вокруг света покажется тебе чем-то смешным и ты перестанешь говорить об успехе.
Анджей Невядовский: Ну что мы все об успехе да об идеалах… Вот ты скажи, чем ты занимаешься, когда не плаваешь, не работаешь, не испытываешь себя на прочность в трудных, экстремальных ситуациях? Чем ты тогда сам себя радуешь?
Анджей Урбаньчик: Чем себя радую? Ну, наверно, не поездкой за рулем «кадиллака», хотя я могу себе «кадиллак» позволить. Не люблю я большие машины, не люблю роскошь. А вот посидеть за штурвалом самолета… Я летаю на маленькой такой «Cessna 150», это самый дешевый самолет, 25 долларов за час полета, и вот когда я эту «Cessna» поднимаю ввысь около Skraper Peake, возле Montary, и вижу, как передо мной из-за гор выплывает океан – это , поверь мне, нечто. Ну и меня радует то, что я называю «научной фантастикой в действительности, в будничной жизни». Вот, например, противозачаточные таблетки. Раньше детей топили, душили, избавлялись от них, когда они были слабыми, а теперь проблему решают путем гормонального воздействия. Вот эта замена грубого секса на то, что дает человеку наслаждение, является проявлением уважения к другому человеку, обеспечивает интеллектуальный, эротический, сексуальный взлет над прежним страхом возможной беременности – это для меня очень важно. И вот эти вот 40 лет относительного мира и покоя – это тоже фантастика в реальной жизни. То, что, несмотря на разницу в общественно-политическом строе, какие-то ошибки в общении, народы как-то выдержали и, несмотря на дрязги, на взаимное обливание помоями, прожили без войны столько лет – разве это не фантастика? Это ведь тоже нечто невероятное. Ведь раньше войны то и дело развязывались, потому что у «них» плохое правительство, плохая религия, плохой король или потому что от «их» женщин плохо пахнет – надо на «них» напасть. Сейчас мы уже не горим желанием кого-то убивать лишь за то, что он верит во что-то другое, чем верим мы.
Анджей Невядовский: Подожди-ка, вот тут мы как раз коснулись важной темы. Ты говоришь: «Научная фантастика в жизни». А что ты видишь, когда смотришь на мир через призму фантастики? Фантастики, а не реализма – обычного, обыденного реализма, набора фактов, результатов наблюдений, сделанных заметок?
Анджей Урбаньчик: Для меня фантастика – нечто вроде инструмента, элемента деяния. Эйнштейн утверждал, что воображение важнее, чем знание. И, услышанное из его уст, это утверждение обретает, мне кажется, особое значение. Когда инженер проектирует соединение каких-то деталей, он думает над тем, что при этом следует использовать: ну, муфты там, cварку, заклепки, защелки – сравнивает достоинства и недостатки вариантов и прикидывает, во что это обойдется. Вот и я, как этот инженер, хочу проектировать жизнь, имея возможность выбора. И я выбираю, если уж мне придется уйти, не могилку на каком-нибудь кладбище с надписью на памятнике «Покойся с миром» -- в чем, впрочем, нет ничего плохого, -- а единение с Тихим океаном: я соединюсь с океаном в том, что можно назвать физической реинкарнацией, затем возрожусь в виде планктона, затем в рыбах, которые этот планктон съедят, в хлопанье крыльев птиц, выловивших этих рыб, а может, и в улыбке девушки, съевшей эти рыбы на завтрак.
Анджей Невядовский: Красиво сказано. А ты веришь в эволюцию?
Анджей Урбаньчик: Да, я верю в эволюцию, потому что всем, что на свете происходит, мы обязаны эволюции. Любую тиранию можно свергнуть без стрельбы, без проливания крови, без шевеления даже пальцем – лишь силой воли, мощью общества. Я верю в моральную силу человеческого общества. Как-то один подозрительный тип вытащил пистолет, нацелил его мне в грудь и потребовал: «Гони кошелек или выстрелю!» «Ну и стреляй, -- ответил я ему, -- не отдам я тебе свой кошелек, придется тебе самому тащить его из моего кармана». Это пассивное сопротивление. Убей меня, но я не уступлю. И такова и есть дорога моей жизни. Дорога выбора. Обычно человек идет в контору, работает там с 9 до 16, получает повышения по службе, рожает детей, служит обществу и… и ничего плохого в этом нет. Просто я иду другой дорогой. Тот, кто пишет научную фантастику, попадает в регион бесконечных возможностей. Многомерных возможностей. Я могу пронизывать пространство, уноситься и назад, и вперед на миллионы лет, проникать в иные измерения – что я, впрочем, и делаю, разумеется, в доступном мне масштабе.
Анджей Невядовский: Научная фантастика вдохновляет, творит некие поведенческие модели, но ведь часто говорят также, что научная фантастика – это сказка, побег от действительности. А что ты на это скажешь?
Анджей Урбаньчик: Скажу, что это не так. Моя мама, которая была простой крестьянкой, говорила: «Не читайте ему сказок, сказки – вранье, сказки – сплошной обман». Поэтому мне читали научную фантастику. Я вырос на научной фантастике, как другие вырастают на сказках, если, конечно, вообще можно говорить о том, что там было полсотни лет назад, как о научной фантастике.
Анджей Невядовский: Научная фантастика, как приключение разума, игра воображения, раздумье над тем, что возможно и что не возможно?
Анджей Урбаньчик: Ничего невозможного нет, возможно все! Я пишу научную фантастику потому, что это дает мне возможность избавиться от некоторых определенных элементов, реального балласта. Я не могу спроектировать звездолет, способный летать со сверхсветовыми скоростями, но могу описать такой звездолет в своем научно-фантастическом рассказе. Я не могу сделать героем своего документального репортажа человека, который остался на свете один-одинешенек, потому что все другие люди погибли в ядерной катастрофе, а вот героем научной фантастики – пожалуйста. Это такая вот licentia poetica: в фантастике – все правда. А в жизни? Правда – это краюха хлеба. Правда – это восход солнца. Правда – это гранитные осколки. Правда – это любовь, прежде всего физическая, где ты не обманываешься. А ложь – это доктрины. «Бумага все стерпит»,-- как то сказал мне таксист, подвозивший меня к отелю, и в этом утверждении много правды.
Заметную позицию в истории польской фантастики занимает творчество Мечислава Смолярского/Mieczysław Smolarski (1888 – 1967), автора романов «Город света/Miasto światłości» (1924), «Свадебное путешествие господина Гамильтона/Podróż poślubna pana Hamiltona» (1928) и многих других научно-фантастических и оккультных произведений.
Книги Смолярского вышли в свет за несколько лет до появления романа «О дивный новый мир» (1932) Олдоса Хаксли и, по утверждениям их автора, публиковавшимся в послевоенной прессе, во многих творческих замыслах опережали концепции английского фантаста. Может показаться, что спору Смолярского с Хаксли положила конец смерть обеих писателей, но в последнее время все чаще говорят о его продолжении. Быть может, его возобновлению посодействует и переиздание «Города света», готовящееся в Познаньском издательстве (Книга вышла, обложку см. выше. ).
Следует также, пожалуй, упомнить о том, что технической утопией интересовался Стефан Жеромский/Stefan Żeromski (1864 – 1925; помимо прочего «Предвестие/Przedwiośnie», «Роза/Róża»);
а ее концепции оспаривали: Антоний Слонимский/Antoni Słonimski, (1885 – 1976); “Торпеда времени/Torpeda czasu”, 1924; “Два конца света/Dwa końca świata”, 1937);
Ну что же, перечисление можно продолжить, особенно если вспомнить о том, что НФ содержалась в разных литературных жанрах и была способом аллегоричного описания мира, злободневной сатиры и откровенного прогнозирования грядущих событий.
Но пусть это послужит темой отдельной критической статьи.
облако тэгов
